Сайт душпастиря Павла

Исторические предпосылки:
Флацианская дискуссия

      Дискуссия была весьма неудачной. Она не только послужила причиной волнений среди лютеран по вопросу давно закрытому, но также стала для Маттиуса Флациуса, некогда пламенного и очень известного борца за лютеранские учения, началом его теологического падения. В 1877 году в Der Concordienformel Кет und Stern (книге, изданной доктором К.Ф.В. Вальтером в честь 300 годовщины Формулы Согласия) уважаемый основатель Синода Миссури сказал о Флациусе:

«Как жаль, что Флациус, этот некогда преданный воитель за дело чистоты доктрины, сделал себя столь уязвимым для врага. С этого времени все поборники ереси стали ставить клеймо флацианистов на тех, кто самоотверженно защищал чистоту учения Лютера». (Цит. по: Concordia Triglotta, Ист. Введ., стр. 144.)

      Однако ни Вальтера, ни нынешних консервативных теологов, столь озабоченных чистотой веры, нельзя по справедливости назвать флацианистами. Верно, они разделяют с Флациусом его пылкость, его страсть, но не его искажённые представления о первородном грехе!
      Чтобы адекватно разобраться, куда уходят корни этой дискуссии, необходимо рассматривать её в тесной связи с синергической дискуссией, о которой идёт речь во втором артикуле Формулы Согласия. Вопрос был поставлен так: Участвует ли человек в своем обращении к вере или нет? Флациус, подобно Лютеру, утверждал, что падший человек ни в малейшей степени не способен ни инициировать, ни развивать, ни сохранять своего стремления к Богу. Обращённый грешник обязан своей верой и последующими переменами в жизни только благодати действующего в нём через Слово Святого Духа.
      Всё это Флациусу было известно, и он проповедовал это верно. Однако вместе с ним в то время в Университете Йены работал Викторинус Штригель, филиппист и синергист. Сторонник Меланхтона, Штригель не упускал шанса завести Флациуса в тупик, как только находил у него слабое место. И вот на коллоквиуме 1560 года в Веймаре настал его звёздный час. Темой конференции было обращение человека в веру и способности человеческой воли. Тщательно скрывая свои синергические воззрения на участие человека в его обращении, Штригель перевёл внимание аудитории на первородный грех и застал Флациуса врасплох вопросом: После грехопадения следует ли считать первородный грех внутренней сущностью человека, либо его надлежит рассматривать как нечто, не являющееся сущностной характеристикой человека? Флациус, вместо того, чтобы держаться темы конференции и говорить об обращении и участии человеческой воли в нём, позволил оппоненту вложить в свои уста ответ: «После грехопадения первородный грех является не просто чем-то приобретённым для человека, но его внутренней сущностью».
      Несомненно, Флациус хотел лишь подчеркнуть, выделить необычайные зло и развращённость, правящие природой человека после грехопадения и то, сколь невозможно для человеческой воли, в силу присущих ей свойств, положительно реагировать на духовный призыв Небес. Близкие друзья и коллеги Флациуса, Виганд и Музеус, настоятельно советовали ему пересмотреть свою позицию. По их мнению, не следовало отождествлять первородный грех с сущностью человека. Говорить так, значит утверждать, что телу и душе человека зло внутренне присуще. Это, в свою очередь, ведёт к заключению, что Бог, будучи Творцом, несёт ответственность за такое состояние падшего человека. Альтернативное мнение, будто сатана был создателем этой «злой природы» в человеке, в равной степени несостоятельно. Это воскрешает прежний дуализм манихейства — синкретической философии/теологии с её учением о двух противоборствующих силах, Силе Света и Силе Тьмы, как о двух творческих противоположных началах мира. Эти взгляды были отвергнуты ещё на раннем этапе христианства, как отмечено в первом артикуле Никейского символа веры: «Верую в единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого».
      Флациус, будучи учёным-теологом, отвергал манихейскую ересь. Однако он не пожелал отказаться от своего заявления о первородном грехе как о внутренней сущности человека. Штригель же загнал его в тупик, заставляя отступить от первоначальной позиции и признать, что первородный грех в человеке является «случайным», чем-то не присущим его природе. Флациус боялся, что это может привести к выводу, что даже после грехопадения человеческая воля сохраняет в себе некий духовный потенциал. Истина же состоит в том, что как Писание, так и Лютер свидетельствуют о чрезвычайной порочности, вошедшей в человека в результате грехопадения, но, вместе с тем, говорят о ней как о чём-то вторгшемся извне, а не как о неотъемлемом свойстве человеческой природы. Писание учит параллельной истине, объясняющей всё. Как образ Божий был утрачен человеком без потери самой человеческой природы — человек остался человеком, хотя и подвергся радикальным духовным изменениям,— подобным же образом и грех мог войти (и действительно вошёл), в корне изменив человека. И хотя внутренняя сущность человека, его тело и душа, не может быть прямо отождествлена с грехом, грех в человеке всё же, подобно неизлечимой язве, исковеркал все его внутренности, его тело и душу, поселив в нём греховные устремления столь непреодолимые и бесконтрольные, что сам человек не способен ни произвести в себе перемены, ни обратиться к Богу, он не может ни начать, ни продолжить это деяние. Именно так Флациусу надлежало ответить на вопрос оппонента, заявив, что первородный грех был действительно «случаен» или, можно сказать, он «вторгся» в человеческую природу, или сущность. Но при этом грешник, его тело и душа могут быть искуплены, освящены и воскрешены в славе. Человеческий грех теперь искуплен благодатным Божиим деянием. Несомненно, грех проник в человеческую природу через грехопадение. Но говорить, что он присущ человеку, — значит создавать невозможное, невероятное положение дел, при котором эта сущность также нуждалась бы в искуплении, освящении и т.п.
      Флациус упрямо стоял на своём, особенно в том, что относилось к уместности термина «сущность» в его связи с первородным грехом и природой человека. Он открыто отрицал манихейские представления, а также то, что после грехопадения в человеке произошли какие-то сущностные физические изменения. При этом он цитировал Писание и Лютера в своё оправдание. На его сторону встало немало теологов. Все знали, что Флациус — один из самых красноречивых защитников взглядов Лютера. Этот факт породил во многих головах большую путаницу.
      И всё же существовало значительное число теологов, ясно понимавших суть возникшего вопроса, суть, затерявшуюся в дебрях столь долгих словопрений. Они неизменно выступали против упорной приверженности Флациуса идее «первородного греха как внутренней сущности человека». В то же время они распознали хитрую тактику Штригеля, прикрывавшего Флациусом свои синергические взгляды. Позднее Штригель показал своё истинное лицо, примкнув к реформатам. Десятилетняя дискуссия, наконец, была прекращена первым артикулом Формулы. В то время Флациус и многие из его последователей утратили былую популярность, влияние и положение; практически везде, где бы они ни появлялись, безо всяких церемоний их просили удалиться. До конца жизни Флациус продолжал упорствовать, что его взгляды наиболее верно отражают точку зрения Лютера.
      Формула Согласия нанесла удар прямо в цель. С одной стороны, она опровергла утверждение Штригеля, будто первородный грех был «случаен», в смысле внешнего, незначительного «повреждения» или ухудшения природы человека, лишь ослабившего его духовный потенциал. С другой стороны, она содержит ясную и простую трактовку вопроса, в котором заблуждался Флациус (не упоминая его имени), с объяснением причин несостоятельности подобных воззрений, а далее в ней цитируется Лютер, дабы разрушить столь устоявшуюся связь имени великого реформатора с именем Флациуса. Возникла острая необходимость разъяснить церкви, верно ли Флациус упоминал и истолковывал Лютера. В этой связи в Формуле сказано:

«Этот первородный грех назван доктором Лютером грехом природы [человека], грехом личности (персональным грехом), грехом сущности [человека] не потому, что природа, личность или сущность человека сама по себе является собственно первородным грехом, но для того, чтобы обозначить этими словами различие между первородным грехом, присущим человеческой природе, и другими грехами, так называемыми фактическими² грехами... 'Природа змеи — жалить, и природа и нрав человека — грешить'. Здесь слово природа означает не сущность человека, но нечто, свойственное этой природе или сущности... Ибо таким образом различие между деянием Божьим и деянием дьявольским представляется и распознается наиболее ясным образом, потому что дьявол не может создать сути, он лишь иногда, по провидению Божьему [с позволения Божьего], может извратить сущность созданного Богом (ФС, Консп. изл., 1,20-25)».

     Таким образом, в Формуле полностью отвергается точка зрения о тождественности первородного греха и сущности человека, его природы. Но вместе с тем в ней отмечается и подчёркивается глубина воздействия греха на человека и его природу после грехопадения.

² Или: действительными, содеянными.

Українська Лютеранська Церква.

Copyright Rev. Pavlo Bohmat
При використанні матеріалів цього сайту робіть ланки на нього.